В издательстве directio libera выходит книга «Конец свободной эпохи: голоса российского феминизма» журналистки Анастасии Полозковой — попытка описать историю современного российского фемдвижения через беседы со специалистками и участницами событий. С разрешения издательства SETTERS Media публикует отрывок из нее, в котором политолог Екатерина Шульман* рассказывает о современном консервативном биополитеческом тренде в российской и мировой политике.
По моему мнению, законодательные изменения [ограничение абортов, отказ от борьбы с домашним насилием], которые продолжают влиять на женские права, произошли после 2011 года, когда в России случился консервативный поворот. Это важная веха, потому что в ней сошлось сразу несколько политических и социальных тенденций.
Во-первых, резкий массовый рост доходов. Во-вторых, снижение уровня преступности: согласно криминальной статистике, массовый бандитизм и убийства были характерны не только для 90-х, но и даже в большей степени для начала 2000-х годов. Российские города стали более безопасными после 2005-го. В-третьих, одновременно со всем этим государство начало набирать силу и прибирать к своим рукам ресурсы. Символ этого — дело «ЮКОСа». В-четвертых, после вторжения США в Ирак и первого майдана в Украине внешняя политика России стала поворачиваться в сторону изоляционизма.
В это время государство разбогатело и вернуло себе контроль над рядом ресурсов, прежде всего природных, образующих регулярный бюджетный доход. Государство стало раздавать гражданам деньги, например в виде материнского капитала. Тогда же в госполитике усилилась роль РПЦ. Она стала влиять и на законотворческой процесс. Дело в том, что в 90-е Церковь волновали налогообложение и реституция (возвращение земли и недвижимости и безналоговый режим оборота). В начале 2000-х этот благоприятный налоговый и таможенный режим институционализировался: из указов президента перешел в законы.
Я наблюдала, как это происходит в третьем и четвертом созывах Государственной думы, в частности в комитете по собственности и комитете по бюджету и налогам. [Во второй половине 2010-ых] набрав силы, Церковь укрепила свои позиции в высшей администрации и стала влиять на те законодательные сферы, которые не несли ей прямой финансовой выгоды, но увеличивали ее политический вес. Так, антиабортные инициативы — это результат активного лоббирования РПЦ в Госдуме.
Однако аборты и разводы — две скрепы советской семьи — по-прежнему являются неприкосновенными. Государство боится их трогать, и правильно делает. Пока у консервативного лобби получается только продвигаться в сторону платных абортов, то есть исключения процедуры прерывания беременности из ОМС. Но даже этого еще не случилось: до сих пор все ограничения остаются на уровне заявлений, законодательных инициатив, которые никуда не продвигаются, и практик в регионах: женщин заставляют прослушивать душеспасительные беседы и делать паузы между обращением и проведением процедуры, разубеждают их, то есть затрудняют доступ к медицинской услуге, чтобы женщина передумала. Пока это остается так.
Я подозреваю, что в ближайшей перспективе РПЦ не удастся даже вывести аборты из ОМС. Что они могут сделать? Портить людям жизнь, как они и сейчас делают. Устраивают «паузы», навязывают проповеди и т. д. Реклама [абортов] запрещена и будет дальше оставаться запрещенной. Но запретить разводы или ограничить аборты — это совсем другое. Этого власти делать не будут, потому что при всей своей мизогинии они знают, что правят социумом, в основном состоящим из пожилых женщин, которым такие изменения не нравятся.
Они знают, что вся Россия находится в разводе, и они сами тоже. Вот в этой гибридности — наше своеобразие. Его трудно понять снаружи, а изнутри его даже объяснять не надо. В этом парадоксе нахожусь и я как эксперт по России, работающий вне России.
Сегодня существует очевидный консервативный биополитический тренд. Все государства стараются так или иначе поощрять семьи с детьми, потому что заинтересованы в производстве новых граждан. Весь вопрос в том, насколько глубоко государство залезает к вам в трусы.
В России консервативный тренд выражается как в поощрении [рождаемости] в виде материнского капитала, так и в декларируемой борьбе с феминистической мыслью как с политическим врагом — будто от этих разговоров родится больше детей.
Одна из причин консервативного поворота и борьбы с половой свободой в том, что наша власть мизогинна, что во многом объясняется ее социально-демографическим составом. Это люди [многие мужчины во власти], воспитанные в жестких иерархиях, состоящих из мужчин. Их социальная жизнь проходит в среде мужчин, с которыми у них сильные, в том числе эмоциональные, связи: с начальниками и подчиненными, врагами и соратниками, конкурентами и товарищами. Эмоционально они находятся на уровне развития подростка с его одновременным интересом к эротическому и половым антагонизмом.
Никто из них не дорос до того, чтобы жить с женщиной и общаться с ней на равных: это привилегия взрослого. Они мизогинны настолько, насколько мизогинными бывают 14-летние подростки: их тянет к девочкам, но они не знают, как с ними общаться, поэтому они дразнятся, презирают их и гордятся своей физической силой.
Одновременно существует и другое направление политики. В ее рамках российская власть, будучи авторитарной (а не тоталитарной), не может и не желает полностью воплощать в жизнь свои же декларации, потому что ее приоритетом является не преобразование общества, а сохранение себя. Возвращаясь к теме 90-х и материального положения граждан в результате реформ, я бы сказала, что произошла не феминизация бедности, а бедными стали семьи с детьми. Появление детей — это билет в бедность для российской семьи. Вместе с новой экономической реальностью, благоустройством городов, преодолением советской повседневной грязи произошел и резкий рост неравенства. Появилось много возможностей заработать, но и много возможностей провалиться в нищету, и семьи с детьми имели больше шансов на второе.
Поэтому новая экономическая реальность парадоксальным образом поощряла ровно то поведение, которое сейчас власть осуждает публично и официально: выгодно было жить одному, зарабатывать деньги для себя. Семья была, скорее, обузой. Следы этого понимания мы видим в астрономической сумме долгов по алиментам: российские мужчины вывели для себя несложную формулу и решили, что не будут нести расходы, связанные с семейной жизнью.
К середине 2010-х годов, однако, государство почти восстановило советскую сеть социальной поддержки, которая не позволяет людям совсем оголодать. К тому же Россия — страна собственников жилья, чем мы отличаемся от многих куда более богатых европейских стран. Во многом собственники — женщины. Эта своеобразная черта появилась в 90-е, потому что на жену переписать имущество безопасно: ее с меньшей вероятностью посадят. Многие богатые люди и чиновники этим занимались, скрывая свое истинное благосостояние от публики и налоговых органов.
* внесена Минюстом России в реестр иностранных агентов
.webp)
.jpg)
