Кинокритик Иван Афанасьев продолжает цикл разговоров с современными молодыми кинематографистами: после Феликса Умарова — Владимир Мункуев, соавтор главного хита этого года «Кончится лето» о двух братьях (Макар Хлебников и Юра Борисов), решивших ограбить золотодобывающую артель в Якутии, который все уже успели сравнить с «Братом» Алексея Балабанова.

— Расскажи, с чего началось «Кончится лето»?

— Я вернулся со съемок «Нууччи», это был двадцать какой-то год. Макс [Арбугаев] вернулся как раз с Чукотки, он снимал там «Выход». Мы встретились здесь, в Москве, разболтались, повыпивали. Он был в экспедиции на юге Якутии в золотодобывающей артели, и ему там рассказали историю про двух мужиков, которые ее ограбили. И когда он эту историю рассказывал, у меня крутилось в голове: блин, ну, это же кино прямо какое-то. И Макс говорит: «Да, я поэтому тебе и рассказываю, я вообще мечтаю попробовать игровое кино». У меня обычно бывает так: приходит в голову какая-то идея — я сразу пытаюсь написать сценарий. Мы обсуждали, и потом я предложил вот Саше Плотникову, Боре Хлебникову, им понравилось, они подключили [Валерия] Федоровича и [Евгения] Никишова. Они нас поддержали, сказали: «Давайте, ребят, пишите дальше». И все, и пошло-поехало.

— Вы проводили большой кастинг?

— Был большой кастинг, там, по-моему, попробовали чуть ли не 200–300 актеров разных, уже на этапе пятого драфта. Было много-много разных вариантов. В итоге появился Юра. Я пишу сценарий достаточно просто, не указывая характеристик, даю свободу, чтобы актеры могли интерпретировать по-своему. И самой частой ошибкой во всех этих кастингах было то, что все, как один, приходили и играли «пацанчиков». А Юра сразу предложил: он не бандит, не преступник, он заложник обстоятельств. И он сразу выступил адвокатом своего героя. И то же самое сделал Макар. Мы это увидели с Максом и такие: да, вот это наши герои, это то, что мы хотим. Мы не хотим делать кино про блатную романтику. Нам хотелось, чтобы это было человечно.

{{slider-gallery}}

— Про гонорары актеров. У Юры Борисова уже был на тот момент «звездный» прайс или это еще было все по меркам инди-кино?

— Нет, конечно, не звездный. Все же понимают, когда еще в самом начале мы ведем переговоры, обсуждаем, что у нас вот такое производство, такая концепция. Любой адекватный актер — он не будет никогда заламывать ценники. Естественно, это они сами все решали с агентом и так далее, но Юре самому, видимо, стало интересно.

— Вижу мнение некоторых коллег, что Макар Хлебников не очень удачно справился с этой ролью.

— Да, и есть также ровно противоположное — что Макар Хлебников переиграл Борисова, что Борисов вообще ужасно наяривает, а Макар лучше как герой. И мне нравится и тот и другой вариант. А знаешь почему? Даже когда я писал сценарий, я думал: «А кто главный герой?» А нет там главного героя. Кто к кому подключается, кто кому ближе.

{{slider-gallery}}

— А тебе кто ближе?

— Есть там один герой, но не скажу. Что интересно: в основном питерские кинокритики мне говорили, что Борисов переигрывает. Московские — наоборот. Не знаю, почему так. Был показ в Ростове-на-Дону по видеосвязи, я в зуме сижу. Встает мужик такой, лет, ну, не знаю, под 60. Берет микрофон, говорит: «Здравствуйте! Я сам на заводе работаю, меня дочь привела. Я думал, посижу посплю. А тут что это такое? Это вообще что было? Матом же тут нельзя разговаривать. Я весь сеанс сидел как на иголках. Очень интересно, конечно».

— Я, кстати, заметил, что некоторые воспринимают этот фильм как эдакий боевик, что ли.

— Я же как-то все-таки человек кино, верно? Сколько лет занимаюсь этим, и у меня весь круг общения тоже киношники, мы только и разговариваем, что о кино и так далее. У нас уже какая-то сломанная оптика. И вот сижу я однажды с друзьями своими, некиношниками. Обычная хата, а в ней — огромная плазма. В ней флешка. И на экране стоп-кадр какой-то очень знакомый. В какой-то момент я не выдерживаю и спрашиваю: «Пацаны, а что смотрим?» Они говорят: «А прикольный фильм, там пацан, короче, на зону попал, и там вообще лютый замес». Включают, и я понимаю, что это, блин, «Пророк» Жака Одиара. Мне становится интересно, и я просто начинаю их расспрашивать, как им. И они обычным языком, как люди, не заинтересованные в кино, рассказывают обычные зрительские эмоции. Я в этот момент ловлю себя на мысли: блин, когда-то же я вообще не так увлекался кино, но все мне было интересно, и вот таким языком я, в принципе, и объяснял. И они очень бурно рассказывают, конкретно сопереживают герою — вот это все. Я подумал тогда: как бы хотелось вернуться в такие времена.

Я уже во время просмотра формулирую речь, что я скажу после. А иногда хочется просто не думать. Это кино, наше — оно действительно какой-то мутант. Двухголовое кино — хотя бы потому, что два режиссера, и оно туда-сюда мутирует из жанра в жанр. Кому-то артуха какая-то, а кому-то боевик жанровый.

{{slider-gallery}}

— Многие говорят: «Как же так? Если это якутское кино, то почему оно на русском языке и с русскими актерами?»

— Это, знаешь, вопрос, который у нас тоже курсировал среди коллег. Типа, вот есть якутское кино, которое атомизировалось, откололось немножко от российского. Вы, условно говоря, московские и питерские кинокритики, открыли для себя якутское кино где-то в районе 2010-х годов. Грубо говоря. Вы не видели даже самое начало. А я вам могу рассказать, что один из первых фильмов якутских, что я видел, Толя Сергеев снимал — «Тропа смерти». Помню, как мы еще, будучи студентами молодыми, в забитом до отказа кинотеатре смотрели. Это кино с местными актерами якутского Русского театра. На русском языке. Я помню, тогда я вышел с ощущением шока, но не оттого, что мне кино понравилось или не понравилось, а оттого, что кино — это же другой мир. И мы всегда видели мир Москвы, Америки, Японии… А тут вдруг этот мир на твоих улицах, и это показывают кинотеатры. Это было прямо такое вау! Потом это трансформировалось в то, что вы сейчас называете «якутское кино», что это обязательно якуты и на якутском языке. А я тебе могу сказать, что Якутия — она вообще не такая, как в кино. То же самое, как нельзя сказать, что Россия в фильмах Андрея Звягинцева такая везде. У нас бывший министр культуры Андрей Борисов снимал фильм «Тайна Чингис Хаана», понятно про кого. Там ни одного якутского слова. Но почему это якутский фильм? Никто не скажет. Максим Арбугаев со своей сестрой сняли русского геолога на Чукотке. Где там слово «якутский»?

— Да, я понимаю, о чем ты. Это что-то из разряда, когда после премьеры «Пугала» Дмитрия Давыдова на «Кинотавре» все вышли из зала и такие: «О-о-о, мы сейчас, русские критики, всему миру великое якутское кино откроем!» Хотя come on, еще до этого, как минимум в 2016 году, был кейс с фильмом Костаса Марсана «Мой убийца», который якобы попал на «Золотой глобус».

— На самом деле, когда мы на поначалу писали, мы думали с Максом, что будут якутские актеры, но уже где-то в половине первого или второго драфта, когда переписывали и пытались более осознать героев, я говорю: «Это же Эльдикан, а там русские в основном». Он говорит: «Ну да, парни-то изначально были местные русские». И теперь надо было как-то в эту сторону думать. Потому что у нас тоже внутри сохранился какой-то шаблон, что если якутское кино, то это обязательно якуты. Это вообще не так. Я вот читал после просмотра «Аноры» в Геленджике отзыв одного критика: «У меня есть вопросы к Шону Бэйкеру». Ну молодец. (Смеется.) Сними шесть фильмов — может, потом как раз задашь свои вопросы. К слову, такие вопросы бывают и внутри Якутии: про то же «Пугало» говорят — у Давыдова же взгляд вообще не якутский. И начинают спорить: «Ну да, он русский, но наш, местный, как бы из деревни». Ну это же все какой-то туман. Нет, бывают фильмы, где ты действительно чувствуешь и понимаешь, что там какая-то хитроумная схема и автор очень хочет тебя надурить. Здесь же мы, наоборот, подумали: «А давай попробуем как эксперимент». Почему мы сами идем по какому-то шаблону? Почему нельзя по-другому? И естественно, когда мы поняли, что это будут русские актеры, мы не обсуждали, что, типа, это будет Козловский, Петров там или Борисов. По ходу кастинга разберемся.

{{slider-gallery}}

— А ты можешь обозначить географию ваших поездок?

— Сперва был поселок Эльдикан. Далее поселок Звездочка, где как раз находится золотодобывающая артель. Потом мы поехали вверх, это Якутск. От Якутска в Хандыгу. С Хандыги в Тикси и в финале поселок Найба. Это самый север, практически до края земли добрались. Принято говорить, что Якутия — это как пять Франций по масштабу (территория Якутии — 3103,2 тыс. кв. км; европейская территория Франции — 551,6 тыс. кв. км. — Прим. ред.). Если бы она была отдельным государством в мире, то она была бы на шестом или седьмом месте. И знаешь, когда ты едешь, и едешь, и едешь на север 24 часа в этом уазике, у тебя бесконечно лес, лес, лес. И это ужас, конечно, как далеко.

— Интересно, конечно, однажды съездить и посмотреть все это…

— А ты понимаешь, в чем прикол? Вот приедешь ты в Якутск и увидишь: ну, просто город и город. А до всего остального всегда нужно долго ехать. Иначе не получится: оно все очень разбросанное. И это южная часть Якутии, она ближе к Сибири по природе. Средняя часть — она уже переходная такая. Север — это уже тундра.

Я вспомнил, мы с тобой обсуждали, почему зрители в Геленджике смеялись и хлопали на сцене, когда людей из ружья расстреливают. Ты так и не смог ответить для себя на вопрос «почему?»? Вот до нашего с тобой разговора была премьера в «Октябре». Там, говорят, то же самое. Но самый прикол в чем? За неделю до этого я пошел на показ «Аутсорса». И там в некоторых моментах было просто ровно то же самое. Мне кажется, это уже какие-то социологи, антропологи должны изучать. Возможно, это такая психозащита.

— Не так давно я устраивал закрытый показ, на котором показывал невероятно жуткий фильм «Ночь охотника». Аудитория от 30 до 40 лет примерно, они весь фильм ржали и комментировали в самых жутких моментах! А потом сказали: «Ну, вы понимаете, там священник-маньяк охотится за детьми, мы сами многие тут родители — вот, видимо, такие механизмы самозащиты».

— А ты знаешь, я сейчас вспомнил себя школьником старших классов. Я помню, как я стал ненавидеть ходить в кинотеатры, когда там толпа народа. Старался выбирать самые первые сеансы: там и народу меньше, и билеты всегда дешевле. Тогда были как раз компании, приходили в кинотеатр на кассе и спрашивали: «А фильм смешной? А есть что поржать»? Кто-то там возьмет пивка, попкорна, чтобы сидеть, жрать и развлекаться. Погружаться неохота. Возможно, что люди и воспринимают это все как развлечение.

— Согласись, у вас там есть моменты, которые на грани черного юмора.

— Юмор был, но не в действиях. Условно, для меня юмор, когда Кеша спрашивает своего друга Костю: «А у тебя есть план на жизнь?» А Костя в ответ говорит: «Какой план?» И в этот момент быстро собирается и придумывает себе план абсолютно дурацкий. Или вот есть там сцена, когда Кеша избивает того же самого Костю, — это очень жестоко, но, с другой стороны, все понимают, что это как бы по договоренности. И в этом есть условная доля юмора, плюс то, как Костя на это все реагирует. Но это все не явный юмор. Мы специально никого не смешим. Данелия писал, как на какой-то там советской кинокомиссии спрашивали про его очередной фильм: «А что это за жанр?» Он говорит: «Комедия». «А почему не смешно?» И тогда он придумал жанр — лирическая комедия. Это же юмор непрямого действия. Люди существуют, живут, а ты можешь улыбнуться, погрустить. Хотелось бы обладать этим навыком. Это взгляд на жизнь. Слушай, а я вот сейчас спрошу: а для чего ты это интервью делаешь? Просто мы это как-то сразу не обсудили, просто собрались — и давай говорить.

{{slider-gallery}}

— Мы сейчас делаем серию интервью про режиссеров настоящего.

— Ага, понял. Проще говоря, про то, какой ****ец творится в нашем кино! Вот это, кстати, обязательно под запись. Пусть Иван Афанасьев вот это как раз оставит. Чтобы люди, прочитав вот этот комплекс интервью от современных российских режиссеров, поняли, что у нас ****а с кино. Отлично!

‍— Так, слушай, ну если что, я тебя за язык не тянул. Поэтому вопрос: ты же не можешь обвинить в этом самих режиссеров?

— Есть две цитаты от моих двух товарищей. Первый когда-то сказал: «Ну ты, Володя, конечно, очень интересное время выбрал для того, чтобы делать карьеру». А второй сказал так: «А как существовать сейчас, когда высказываться нельзя, а развлекать не хочется?» И мы должны как-то в этом всем существовать. И творить.

— А за кем ты следишь из современных режиссеров?

— Мне интереснее, когда мы уже, условно, рассматриваем целиком какой-то период. Возьмем, допустим, Германа-старшего. Вот он снял столько-то своих фильмов за жизнь. Я сажусь, каждый день смотрю по фильму и составляю картину, и меня вот прям этим пронизывает. Это интересно. А из современного — сложно сейчас так сказать. Я много смотрю — и авторского, и неавторского, и документального. И современных, например Дима Давыдов. Это даже не касательно нашего личного знакомства и дружбы — я реально считаю его самородком, и я вижу, как этот человек просто из ничего, без образования, без денег, делает просто вау. Интересен был Виталий Суслин, но он давно ничего не снимал. Кстати, он был, оказывается, однокурсником Сашки Ханта. Еще я смотрю много документального кино, и это прямо моя отдельная любовь. Обожаю «Послание к человеку» именно за это. Но я не могу вот так с ходу вспомнить ни имен, ни фамилий, только фильмы какие-то. Вот был фильм, который меня в свое время из документального прямо зацепил и я много кому рекомендовал, — «Еще чуток, мрази!». Это Мадина Мустафина, выпускница Марины Разбежкиной, можно найти его в свободном доступе. А так вообще я смотрю все подряд. Могу и «Форсаж», и «Трансформеров», и Бергмана посмотреть. Мне интересно все. Зачем замыкаться только на чем-то одном?

{{slider-gallery}}

— А какие истории интересуют лично тебя? Даже не истории вообще — про что тебе интересно писать и снимать?

— Слава богу, я не знаю ответа на этот вопрос. Если бы я знал, то, наверное, это была бы смерть карьеры. Нужно было бы тогда бросать все и не заниматься ни кино, ни чем-либо еще, ведь я уже все знаю. А так я не знаю, что я ищу, поэтому я это ищу. Я в процессе. Вообще, посмотри: у меня три фильма и они все три такие разные. Не я это закладывал, у меня жизнь как-то так складывается, я просто вижу, что, условно, вот эту историю, скорее всего, нужно рассказать вот так, а этой идет такой язык. Сейчас я пишу один сценарий. Я сидел два дня и даже с женой как-то делился переживаниями: в какой-то момент герой, которого я придумал, — он был бы против того, что я делаю.

— Не понял.

— Возможно, это похоже на шизофрению. Но у меня есть метод. У меня есть сюжет, и я не знаю, что будет. Я его просто пишу. Я не знаю, какая следующая сцена будет, что произойдет. Я его на ходу придумываю, придумываю, придумываю. И вот думаю: по уму, наверное, нужно сделать так. А мне мой герой говорит: нет, не надо. Мои герои — они становятся для меня личностями, вызревают. И начинают диктовать, как и что делать. Бывает, что ты, как автор, хочешь что-то назидательное такое сделать, а я понял, что, когда я так делаю, получаются искусственные вещи. Приходится идти от самих героев, от того, что они хотят. И вдруг я выхожу вообще на другой жанр, который я не ожидал. Изначально думал, что пишу одну вещь, а заканчивается вообще другим. В итоге я сажусь и заново начинаю переписывать все с нуля. У меня иногда выходит по 15–20 драфтов. И все это я назвал поиском. Потом где-то прочитал, как какой-то американский драматург сравнил такой метод с тем, как вы едете ночью по трассе на машине и видите только то, что освещают фары, а все остальное остается для вас неизведанным.

{{slider-gallery}}

— Джордж Мартин говорил, что есть архитекторы, а есть садовники. Архитектор все-все планирует заранее и затем строит по подготовленному плану, а садовник сажает семечко и смотрит, что из этого вырастет.

— Прикольно. Видимо, я садовник. У меня даже бывало такое, что я что-то задумал, придумал, сконструировал, додумал до конца — и мне становилось неинтересно. И я выбрасывал этот проект из памяти, потому что в нем нет поиска. Я ко всему этому отношусь как к учебе еще. Каждый проект — это же отдельная группа: собрались, сделали и разошлись. И это каждый раз новый опыт. Это очень интересно.

— Ты не только режиссер, но и сценарист, который сам все пишет себе и переписывает по 500 раз. Мог бы ты поработать с чужим текстом?

— Это для меня тоже такой большой вопрос. Периодически ко мне приходят с проектами, предлагают, я что-то читаю. Есть то, что прямо плохо написано. А где-то ты чувствуешь, что это крутой текст и все равно пару строчек под себя переписал бы, но не меняя суть. Просто у меня в голове слова складываются немножко иначе. Я же работал на «Нуучче» с экранизацией чужого текста, по сути («Нуучча» снят по произведениям писателя Вацлава Серошевского. — Прим. SM). Что такое сценарий? Это просто документ, схема, по которой мы идем. Я всегда говорю: я не Чехов, мои диалоги можно править, мы можем перепридумывать, не меняя суть сцены, мы можем ее изобразить по-другому, и я даю на это свободу актерам. Иногда бывает и такое, что вот сейчас мы снимаем и вся сцена не работает, потому что ее плохо написали. А кто ее написал? Я. Для меня не проблема признаться в этом и сказать: «Ребята, тут явно что-то не так, давайте-ка это все перепридумаем». У меня в это могут быть вовлечены и актеры, и оператор — все.

— Давай тогда представим себе гипотетически, что ты получил в руки божественный сценарий от гениального сценариста — ну вот назови, кто лично тебе нравится.

— Наташа Мещанинова и Люба Мульменко. То, как они владеют словом, — я так не умею.

— Отлично. Ты берешь гениальный сценарий Наталии Мещаниновой и Любови Мульменко, который они вместе писали. И ты такой: «Все супер, но тут что-то не работает». А они говорят: «Нет, мы хотим, чтобы все осталось как есть». Ты продолжишь работать со сценарием или вступишь в конфликт?

— Я думаю, мы договоримся.

— А если они встают в позу, топают ногой и говорят: «Нет, все будет по-нашему!»?

— Я даже спрашивал в свое время у Наташи: «А как ты относишься к фильмам Хлебникова по твоему сценарию, в которых он тоже что-то меняет?» Я знаю это чувство: ты, как сценарист, писал, представлял себе как-то это. А тут пришел какой-то режиссер и все по-своему на***вертил. И Наташа тоже честно мне говорила, что они как-то с Борей общались о том, что она, вообще-то, имела в виду совсем другое вот в этой сцене. Но Боря всегда может убедительно доказать, почему он здесь сделал именно так. Это же просто взгляд на текст. Это нормально.

— Ты все верно говоришь, но я упорно ставлю вопрос ребром. Продюсеры и сценаристы говорят: «Вот текст, снимай слово в слово». Ты согласишься?

— Что ж, не зря я сейчас абсолютно безработный! (Смеется.)