Культура slow movement: зачем люди намеренно замедляют темп жизни
Людям, не погруженным в психологию и тем более нейробиологию, может казаться, что их эмоциональное состояние определяют внешние события. Такой вывод связан с тем, что обычно эмоции возникают в ответ на триггер извне. С одной стороны, это так. С другой — эмоции ориентированы на внутреннее состояние человека, а их интенсивность связана с личной интерпретацией происходящего.
«Мы видим вещи не такими, какие они есть, а такими, какие мы есть» — с этого эпиграфа начинается глава «Теория животного-машины» книги нейробиолога Анила Сета «Быть собой: Новая теория сознания». В июне она выходит в издательстве «Альпина нон-фикшн». Редакция SETTERS Media публикует отрывок.
У тревоги нет тыльной стороны, у грусти — боков, у радости — очертаний прямоугольника. Восприятие организма «изнутри», на котором строятся аффективные переживания, не дает представления о форме и местонахождении разнообразных внутренних органов в духе «вот здесь у тебя селезенка, а тут — почки». Феноменологии объектности, как при взгляде на чашку кофе на столе, здесь нет, как нет движения в пространственных рамках, подобно возникающему при ловле крикетного мяча.
Восприятие, ориентированное на контроль, находящееся в основе эмоций и настроений, состоит в прогнозировании последствий действий для поддержания существенных переменных организма в положенном им диапазоне. Поэтому мы ощущаем эмоции не как объекты, а как отражение того, насколько хорошо или плохо обстоят и будут предположительно обстоять наши дела. И когда я сижу у маминой больничной койки, и когда спасаюсь от медведя, мои эмоциональные переживания имеют именно такую форму и свойства — горе, надежда, паника, спокойствие — в силу условных прогнозов, в которых мой мозг предугадывает, как те или иные действия могут повлиять на мое нынешнее и будущее физиологическое состояние.
Если [[перцептивные умозаключения|Основанные на восприятии внешнего мира через органы чувств.]] об окружающем мире часто направлены на выяснение, то [[интероцептивный вывод|Основан на внутренних импульсах.]] нацелен в первую очередь на контроль. Его дело — физиологическая регуляция. <...> Эти регулирующие действия могут быть внешними (потянуться за едой) или внутренними (рефлекторные реакции ЖКТ или временные изменения давления).
Эта разновидность предиктивного контроля способна поддерживать предвосхищающие реакции — за счет прогнозов о будущих состояниях организма и о том, как отразится на них то или иное действие. Порой она играет критическую роль в выживании. Например, если сначала дождаться, пока кислотность крови выйдет за приемлемые рамки, и только потом сподобиться на необходимую реакцию, все может закончиться очень плохо. И здесь необходимые действия тоже могут быть как внешними, так и внутренними (или теми и другими).
Убежать от медведя, пока он вас не съел, — это пример внешней предвосхищающей регуляции. Временное повышение давления, требующееся для эффективного бега или даже для того, чтобы встать из-за письменного стола после работы, — внутренняя предвосхищающая реакция.
В физиологии есть полезный термин — аллостаз. Это процесс поддержания стабильности путем изменений, в отличие от более знакомого всем гомеостаза, означающего просто стремление к равновесию. Таким образом, интероцептивный вывод можно рассматривать как направленный на аллостатическую регуляцию физиологического состояния организма.
Точно так же, как в основе зрительных ощущений лежат прогнозы о зрительных сенсорных сигналах, в основе эмоций и настроений лежат интероцептивные прогнозы — неважно, о будущем или о текущем нашем состоянии. У этих аффективных переживаний имеется собственная характерная феноменология в силу того, что перцептивные прогнозы, на которые они опираются, ориентированы на контроль и связаны с организмом. Это галлюцинации в равной мере контролируемые и контролирующие.
Несмотря на глубокую укорененность в физиологической регуляции, эмоции и настроения все же преимущественно ощущаются как связанные (по крайней мере отчасти) с имеющим место за пределами себя, за пределами организма. Когда мне страшно, я обычно боюсь чего-то. Но на глубочайших уровнях воспринимаемого «я» — том самом рудиментарном ощущении «просто бытия» — эти внешние отсылки, судя по всему, отсутствуют. На мой взгляд, это и есть подлинное основное состояние сознательного «я» — бесформенное, расплывчатое ориентированное на контроль перцептивное прогнозирование текущего или будущего физиологического состояния организма. Именно там и начинается наше бытие собой, и именно там обнаруживаются самые глубинные связи между жизнью и разумом, между нашей природой животного- машины и нашим сознательным «я».
Последний, принципиально важный шаг для теории животного-машины — увидеть эту отправную точку, из которой следует все остальное. Мы не декартовские животные-машины, у которых жизнь не связана с разумом. Все с точностью до наоборот.
Мы целиком и полностью, от и до, представляем собой сознательные животные-машины.
<...> Ощущение себя, в отличие от ощущений окружающего мира, которые появляются и исчезают, представляется стабильным и непрерывным в самых разных временных масштабах. Теперь мы видим, что эта субъективная стабильность естественным образом проистекает из теории животного-машины.
Чтобы эффективно регулировать физиологическое состояние организма, априорные вероятности интероцептивных сигналов должны обладать высокой точностью, иначе они не будут стремиться к самоисполнению. В силу этой ключевой особенности активного вывода наиболее вероятные интероцептивные предположения будут тяготеть именно к таким априорным вероятностям — желаемым (спрогнозированным) областям физиологической жизнеспособности. Например, температура моего тела должна быть, согласно прогнозу, более или менее постоянной, и именно поэтому, согласно активному выводу, она таковой и оказывается. Таким образом, ощущение телесного «я» как относительно неизменного проистекает непосредственно из необходимости иметь точные априорные вероятности — сильные прогнозы — о стабильных состояниях организма в целях физиологической регуляции.
Более того, учитывая, что «изменения» сами по себе — особенность перцептивного вывода, мозг может приглушать априорные ожидания, связанные с восприятием изменений в состоянии организма, чтобы дополнительно обеспечить нахождение физиологических существенных переменных в нужном диапазоне. Это означает своеобразную «слепоту к изменениям в себе». <...> С этой точки зрения мы можем не воспринимать свое физиологическое состояние как меняющееся, даже когда в действительности оно меняется.
{{banner1}}
Если обобщить все эти идеи, получится, что мы воспринимаем себя как сохраняющих стабильность с течением времени отчасти благодаря самоисполняющемуся априорному ожиданию, что наше физиологическое состояние имеет определенные рамки, а отчасти благодаря самоисполняющемуся априорному ожиданию, что это условие не меняется. Иными словами, эффективная физиологическая регуляция может строиться на систематическом ошибочном восприятии внутреннего состояния организма как более стабильного и менее изменчивого, чем в действительности.
Любопытно, что это предположение можно обобщенно распространить и на другие, более высокие уровни «я» помимо основного состояния непрерывной физиологической целостности.
В каждой составляющей бытия собой мы воспринимаем себя как сохраняющих стабильность с течением времени, поскольку это восприятие нужно нам не для познания, а для контроля.
В дополнение к этой субъективной стабильности большинство из нас основную часть времени воспринимает себя как «настоящих». Это вроде бы очевидно, но <...> ощущение объектов окружающего мира как «существующих на самом деле» — это не доказательство прямого перцептивного доступа к объективной реальности, а феноменологическое свойство, требующее объяснения. <...> Я высказывал гипотезу, что полезными для воспринимающего организма окажутся лишь те наиболее вероятные перцептивные предположения, которые будут ощущаться как действительно существующие во внешнем мире, а не как построения мозга, которыми они на самом деле и являются.
То же самое относится и к нашему «я». Точно так же, как кресло в углу представляется нам действительно красным, и точно так же, как я действительно печатаю это предложение уже минуту, нацеленная на происходящее внутри меня прогнозная машинерия восприятия создает впечатление, будто в центре моей вселенной действительно находится некая стабильная сущность под названием «я».
И точно так же, как в нашем восприятии мира может иногда отсутствовать феноменология «действительности», утратить реальность может и наше «я».
Наиболее радикальным примером нереальности «я» служит редкое бредовое состояние, впервые описанное в 1880 г. французским неврологом Жюлем. В этом бреду телесное «я» уходит так далеко, что страдающим кажется, будто их уже не существует или они умерли. Конечно, ощущение нереальности «я» не означает, что наше я-как-сущность взяло и улетучилось. Это значит лишь, что ориентированное на контроль восприятие, связанное с глубочайшими слоями телесной регуляции, идет вразнос.
Продвигая теорию животного-машины , я не берусь утверждать, что для сознания необходима жизнь и что в нашей крови, плоти и внутренностях — или нейронах — есть что-то особенное, означающее, будто сознательный опыт положен лишь тем, кто создан из этого теста. Может быть, и так, но может быть, и нет. Ничто из сказанного мной, по крайней мере до сих пор, не может служить стопроцентным доказательством ни того ни другого, да и не предназначалось для этого. Я берусь утверждать, что для понимания, почему наш сознательный опыт именно таков, на что похоже ощущение себя и как оно соотносится с ощущением внешнего мира, нам неплохо было бы признать, что любое восприятие глубоко укоренено в физиологии всего живого.
Размышления о материальной основе сознания вновь возвращают нас к трудной проблеме. Теория животного-машины ускоряет развенчание этой загадки. Распространяя теорию контролируемой галлюцинации на глубочайшие уровни «я», показывая, что ощущение «себя как реально существующего» — это одна из составляющих перцептивного вывода, мы еще больше расшатываем интуитивные представления, на которые неявно опирается трудная проблема. В частности, поддерживающее ее интуитивное представление о том, что сознательное «я» как-то отделено от остальной природы и являет собой существующего в действительности нематериального наблюдателя, выглядывающего в материальный внешний мир, оказывается очередным заблуждением, путаницей между тем, каким все представляется и каким является на самом деле.
Столетия назад, когда формировались взгляды Декарта и Ламетри на взаимоотношения между жизнью и разумом, камнем преткновения выступала не трудная проблема, а существование «души». И, к нашему удивлению, отголоски души слышатся и в истории о животном-машине. Эта душа не эфемерная нематериальная сущность, не духовная выжимка из разума. Представление о нашем «я», основанное на концепции животного-машины, которая подразумевает непосредственную привязку к телесному, к устойчивым ритмам живого, возвращает нас к рубежам, освобожденным от спеси вычислительного разума, туда, где еще не было картезианского деления на сознание и материю, разум и не-разум. «Душа» с этой точки зрения — перцептивное выражение глубокой преемственности между сознанием и жизнью. Это то самое ощущение, которое мы испытываем, когда сталкиваемся с глубочайшими уровнями телесного «я» — рудиментарным чувством «просто бытия» — как с реально существующими. И его вполне правомерно называть отголоском души, поскольку оно несет в себе еще более старинные представления об этом вечном понятии — такие как атман в индуизме, — в которых наша самая сокровенная внутренняя сущность понимается скорее как дыхание, чем как мысль.
Мы не когнитивные компьютеры, мы чувствующие машины.
-min.jpg)
Полина Садовникова и Мария Бессмертная воспользовались этим поводом, чтобы пересмотреть свои любимые вампирские саги в строго рабочее время. Пройдите его и узнайте, какой вы вампир.
.jpg)
