К финалу Парижской недели моды редактор культуры SETTERS Media задается вопросом: почему демократизация этой индустрии встречает такое жесткое сопротивление со стороны профессионалов? Почему каждый год, когда на показы приезжает кто-то там ранее не замеченный, как, например жена рэпера Джигана Оксана Самойлова (этот год) или певица Zivert, в сети тут же начинается ор, что «мода уже не та» и «мы ее потеряли».

Отгремели главные показы Парижской и Миланской недель моды, которые в будущие учебники по истории вполне могут войти как недели «дебютов»: Джонатан Андерсон в Dior, первый показ Матье Блази в качестве креативного директора Chanel, Пьер Паоло Пиччоли показал свой взгляд на Balenciaga, Демна стартовал в Gucci, Дарио Витале в Versace — перечислять можно еще долго. Огромные ожидания от этих дебютов сполна окупились едва ли: искусство глобально переживает кризис и индустрия моды здесь не исключение. Социально-политические вызовы времени, согласитесь, сейчас не очень способствуют пристальному изучению и бесперебойному изготовлению прекрасных и бесполезных объектов роскоши, про экономическую составляющую и вовсе не говорим — цены на новые коллекции в этом году удивили даже прожженных профессионалов. 

И тем не менее. Мода, возможно, никогда за свою историю не была настолько популярной. Твои знакомые, годами не вылезавшие из одной пары кроссовок, вдруг начинают иметь мнение о том, что не так с новой коллекцией Miu Miu. Бойфренды подруг, которых они годами лично одевали, вдруг начинают задавать подозрительные наводящие вопросы вроде: «А что там с Гвасалией?» Все подростки мира, которых едва ли интересуют исторические отсылки головных уборов нового Dior, сидят на трансляциях показов в попытке увидеть любимую k-pop-звезду в первом ряду. Процесс встройки моды в популярную культуру начался не сегодня и даже не вчера (об этом позже), но, безусловно, за постковидные годы достиг своего апогея. И теперь каждый год каждая неделя моды сопровождается новым бессменным жанром — довольно токсичным «плачем Ярославны», то есть стенанием старорежимных модных журналистов и life-style-героев, что в их-то времена деревья были выше, трава была зеленее и никто, кроме высококвалифицированных специалистов, на показах не сидел. 

{{slider-gallery}}

«Московский фэшн-десант с бюджетом повыше платит десятки тысяч евро, чтобы попасть на лучшие шоу. К сожалению, это снижает престиж самих недель моды, где недоступность всегда была частью культа. Это выглядит жалко, если ты не берешь интервью у Джонатана Андерсона или не спрашиваешь у Лорен Санчес, сколько она потратила на свой гардероб в этом сезоне. <...> Забавно наблюдать, как те, кто купил билет, теперь делают селфи со знаменитыми, пытаются хоть краем какой-то части тела попасть в объектив Германа Ларкина и хоть как-то оправдать затраты на стилистов и луки. Но надо признать, в этом нет уникальности. Не удивлюсь, если проснусь в одно утро и эта же публика станет специалистами в нейробиологии, если это вдруг будет трендом», — прочитала я в этом году колонку бывшего редактора Tatler Юнии Пугачевой. Пожалуй, оставим без комментариев представления автора о нейробиологии как о чем-то, в чем можно быстро стать «специалистом», и попробуем разобрать основной посыл. Тем более, как мы уже говорили, что-то подобное от альтернативно одаренных «специалистов» приходится теперь читать регулярно. 

Во-первых, про «недоступность как часть культа» — это уже давно неправда. Мода, по крайней мере в том виде, в котором мы знаем ее в начале XXI века, то есть некоторое количество международных брендов, продукт которых может при соответствующих возможностях купить любой желающий, — это по определению не элитарная дисциплина. Да, романтизированная, иногда очень дорогая, рафинированная, но это уже давно не система закрытых ателье, существующая в четко стратифицированном обществе. Не говоря уже о регулярных коллаборациях модных домов и массмаркета. Для того чтобы заказать или купить платье в ателье знаменитого дизайнера, уже нет необходимости быть принцессой. Да и тех — приличных — почти не осталось, и они, как известно, в основном предпочитают одеваться скромно (см. случай принцессы Уэльской Кейт Миддлтон). Во-вторых, процесс слияния моды и поп-культуры, как мы уже говорили, был запущен, по-хорошему, больше 30 лет назад (начиная примерно с 1990-х и эпохи супермоделей) и вот действительно, возможно, достиг своего апогея. Что же делать, спросим наших критиков, например, с рекламными кампаниями 1990-х CK, в которых солировал тогда еще рэпер Марк Уолберг с такой репутацией, что никакому тиктокеру или «очередной жене рэпера» и не снилось. Как же, спросим мы, все эти люди, которые сейчас в бешенстве от того, что Оксана Самойлова или певица Zivert хотят и могут сходить на показ, переживали пришествие в нашу жизнь Ким Кардашьян? Как могла эта презренная реалити-дива оборачивать свою задницу, знакомую всем по sex tape, в святой скотч Balenciaga? Писались ли тогда главному редактору американского Vogue Анне Винтур письма с проклятиями? А ведь это она придумала ставить на обложки кинозвезд или просто «звезд» вместо моделей, это она водила за собой на показы тогда еще невесту Джеффа Безоса Лорен Санчес — в некотором смысле символ «антимоды». 

{{slider-gallery}}

Разумеется, все эти «комментарии» и раздражение, их питающее, — вещь еще более старинная, чем поп-певица или богатая жена на показе. Это раздражение нашего иерархического сознания: если Ким Кардашьян наш мозг уже смог признать как «настоящую звезду», то ее менее известных и более молодых коллег-инфлюенсеров — нет. «Стратификация все равно существует, тиктокеры — это селебрити второго, даже третьего сорта. На мероприятиях они всегда стоят отдельно от голливудских звезд. Они не могут, как какой-нибудь Марлон Брандо, уйти в продолжительный отпуск, а потом вернуться и на одной инерции своего имени снова стать самым высокооплачиваемым актером современности.

{{slider-gallery}}

Такие селебрити могут не выходить из дома, а их все равно будут любить или ненавидеть, но точно помнить. В TikTok же интересен не сам автор, а его пост, поэтому удержаться на плаву таким звездам гораздо сложнее», — говорила исследователь celebrity-культуры культуролог Катя Колпинец. В то же время это раздражение — итог другой и более важной проблемы современного мира. О том, что институт экспертизы находится в глубоком кризисе, напоминать лишний раз не надо, но все-таки скажем: людям, которые всю свою профессиональную жизнь положили на изучение одного вопроса (в данном случае — моды), теперь надо соревноваться за внимание публики с людьми, которые 1) годятся им во внуки, 2) возможно, прочитали в своей жизни две книги, одна из которых — Vogue. С чем-то подобным сталкивается любой специалист, скажем, широкого гуманитарного профиля. Повальное увлечение современным искусством мы уже прошли, теперь на очереди кутюр. И хотя понять их можно, хочется все-таки напомнить, что прекрасное слово «сноб», которое используют по случаю и без, обозначает «сапожника, который решил подражать манерам аристократа». Так не будем сапожниками без сапог. Тем более что сейчас, несмотря на хейтеров, можно купить любые.